Ислам и культуры

ПРЕДИСЛОВИЕ

Центр Европейских Исламских Штудий (ЦЕИШ) был создан группой русских и украинских мусульман как исследовательский и научно-просветительский проект Славяно-Исламской Лиги (СИЛА) в конце 2014 года по григорианскому летоисчислению.

Задачами ЦЕИШ являются изучение и популяризация малоизвестных и скрываемых фактов исламского влияния и присутствия в истории, культуре и народах Европы. Его можно разделить на две составляющие: опосредованное влияние на немусульман мировоззрения, цивилизации и эстетики Ислама и, что важнее – прецеденты возникновения исламских европейских сообществ, культур или обращения в Ислам отдельных коренных европейцев.

Случаев последнего (обращения европейцев в Ислам) в наши дни уже многие тысячи. Тем важнее начать с создания для таких людей мировоззренческой платформы, позволяющей им не потеряться в огромной и многообразной Исламской умме среди представителей уже готовых народов Азии, Африки или Ближнего Востока, а обогатить ее новой разновидностью – европейскими мусульманами с их собственными культурой, обычаями и идентичностями.

Руководствуясь этими соображениями, ЦЕИШ решил первой издать в виде брошюры работу знаменитого современного американо-мусульманского ученого и проповедника Умара Фарука Абдуллаха (Уиманна Ланграфа) «Ислам и культурный императив», представляющей собой удачную попытку осмысления важнейшей темы – адаптации Ислама к культурам новых народов и общностей, принимающих его.

Если на то будет милость Аллаха, в дальнейшем мы планируем издать сборник работ Умара Фарука Абдуллаха по данной проблематике (которые находятся в процессе перевода), а также знакомить наших читателей с работами других европейских мусульманских авторов по этой теме и другим темам, входящим в круг научных интересов ЦЕИШ.

ЦЕИШ (Центр Европейских исламских штудий)

Январь 2015 года

Биография доктора Умара Фарука Абдаллаха

Доктор Умар Фарук Абдуллах (урожденный Уиманн-Ландграф) — американский мусульманин, родился в 1948 в протестантской семье в Колумбусе, штат Небраска. Он рос в Афинах, штат Джорджия, где его родители преподавали в Университете Джорджии. Его отец преподавал ветеринарию и органическую химию, в то время как сферой научных интересов его матери была английская филология. В 1964 его родители получили места в университете Миссури в Колумбии, где его дедушка был почетным профессором ветеринарии. Доктор Абдуллах писал свою бакалаврскую работу в университете Миссури по двум дисциплинам — истории и английской литературе. Он возглавлял почетный список Декана в каждом семестре и был назначен в почетное общество Phi Beta Kappa. В 1969 он выиграл стипендию имени Вудро Вильсона (Woodrow Wilson Fellowship) и поступил в Корнелльский университет в Итаке, Нью-Йорк, чтобы учиться по программе доктора философии в английской литературе.

Вскоре после прибытия в Корнелл доктор Абдуллах прочитал «Автобиографию» Малкольма Икс, который вдохновил его принять Ислам в начале 1970. В 1972 он изменил свою область исследований и перешел в Чикагский университет, где занимался арабскими и исламскими исследованиями с доктором Фазлур-Рахманом. Доктор Абдуллах получил докторскую степень с отличием в 1978, его диссертация основывалась на источниках мусульманского права – «Концепт ‘амаля Малика в свете Маликитской правовой школы». С 1977 до 1982 он преподавал в университетах Виндзора (Онтарио), Темпль и Мичиган. В 1982 он уехал из Америки, чтобы преподавать арабский язык в Испании. Два года спустя он был назначен в Отдел исламских Исследований в университете короля Абдуль-Азиза в Джидде, где преподавал (на арабском языке) Исламские науки и сравнительное религиоведение до 2000 года.

Годы пребывания в арабских странах доктор Абдуллах использовал для приобретения исламских знаний. Среди его учителей были такие исламские ученые как Абдуллах бин Байя, шейх Ахмад Машхур Хаддад и доктор Халдун аль-Ахдаб.

Он возвратился в Чикаго в августе 2000, чтобы стать председателем и приглашённым ученым недавно основанного Фонда Навави. Параллельно с этим он преподает и читает лекции в Чикаго и его пригородах, а также в других частях США и Канады, кроме того, проводит исследования в исламских науках и смежных областях. Он недавно завершил биографию Мухаммеда Уэбба (ум. 1916), который был одним из наиболее видных ранних американцев, принявших Ислам. Книга была выпущена в сентябре 2006 года под заголовком «Мусульманин в викторианской Америке: Жизнь Александра Рассела Уэбба (издательство Оксфордского университета). Доктор Абдуллах в настоящее время завершает другую работу, озаглавленную «Корни Ислама в Америке: Обзор мусульманского Присутствия в Новом Свете от самого раннего свидетельства до 1965 года», а также обрабатывает свою диссертацию для публикации.

Ислам и культурный императив

Умар Фарук Абдуллах

На протяжении веков Исламская цивилизация гармонизировала местные культурные формы с универсальными нормами своего Священного Закона. Она устанавливала равновесие между временной красотой и нестареющей истиной и развернула блестящий павлиний хвост единства в разнообразии от Китая до берегов Атлантики. Исламская юриспруденция способствовала этому творческому гению. В истории Ислам показал себя культурно дружественным, и в этом отношении был уподоблен кристально чистой реке. Эти воды (Ислам) чисты, сладки и животворящи, но, не имея собственного цвета, они отражают коренную породу (местную культуру), по которой они текут. В Китае Ислам выглядел китайским; в Мали – африканским. Длительная культурная релевантность разным народам, различным местам и временам легла в основу продолжительного успеха Ислама как глобальной цивилизации. Религия стала не только функциональной и знакомой на локальном уровне, но динамично привлекающей, способствующей стабильным местным мусульманским идентичностям, и позволяющей мусульманам пускать глубокие корни и делать долгосрочные вклады везде, куда бы они ни приходили.

В отличие от этого, многое из современной исламистской (1) риторики далеко от древней культурной Исламской мудрости, и временами принимает полностью культурно хищническое отношение. Такая риторика и идеологии движений, которые поддерживают её, формировались под глубоким влиянием Западной революционной диалектики и опасно выборочного извлечения и реинтерпретации Исламского Священного Писания в этом свете. В то же время феномен Исламизма в немалой степени — побочный продукт серьезной культурной дислокации и дисфункция современного Мусульманского мира.

Культура — Исламская или иная — обеспечивает основание социальной устойчивости, но, как это ни парадоксально, сама может процветать только в стабильных обществах, и будет неизбежно сломлена в хаосе социальных разрушений и беспорядка. Сегодня мусульманский мир сохраняет бесценные реликвии своего прежнего культурного блеска, но в беспорядочности нашего времени мудрость прошлого не всегда понимается, и многие его установленные нормы, а также более старые культурные образцы больше не кажутся мусульманам релевантными или предлагающими решения. Там, где хвост павлина не так давно свернут, он сохраняет немногое из своей прежней ослепительности и полноты; где культурная река частично высохла, ее воды редко текут ясно и точно.

Люди создают культуру подобно тому, как пауки плетут паутину, но в отличие от сети пауков, культурные сети, создаваемые людьми, не всегда адекватны, особенно когда они создаются бессознательно, в беспорядке, при неблагоприятных условиях или без надлежащего направления. Неудивительно, что мусульманские иммигранты в Америке остаются связанными с землями, которые они оставили позади, но едва ли когда-нибудь приносят с собой полноценный паттерн здоровых культур их прошлого, который — если бы оставался неповрежденным — уменьшил их намерение эмигрировать в указанное место.

Полностью обращенным афроамериканцам часто становятся чуждыми их собственные глубокие корни и национальная культурная чувствительность — через разрушительное влияние культурно хищных исламистских идеологий из-за границы. Тем не менее, Мусульмане в Америке в последние десятилетия тихо выстраивали субкультурные идентичности вокруг наших мечетей, в исламских школах, домах и кампусах колледжей. (2) Некоторые из этих наработок многообещающи. Приходящее поколение уже дало много известных мусульманских американских писателей, поэтов, исполнителей рэпа и комедийных артистов. Мы экспериментируем с одеждой (особые платья из джинсовой ткани, например) и крылатыми выражениями (как fun—damentalist – fun — забавный, dament – свести с ума) как частью нашей повседневной речи. Межкультурные и межрасовые браки укрепили и проявили то, что много американцев-мусульман теперь считают себя большими мусульманами и американцами, чем индийцами, пакистанцами, сирийцами, египтянами или кем-то еще. Также молодое поколение показывает признаки культурной зрелости и объединяется на положительных уровнях, часто невероятных для их родителей.

Многие их них чувствуют себя комфортно с американской идентичностью, вместе с тем они культивируют здоровое понимание своей религии, гордость своим прошлым, связь его с настоящим и позитивное видение будущего. Но, несмотря на положительные знаки, очень большая часть того, что было создано в культуре за последние годы вокруг мечетей, школ, домов, и кампусов было лишено направления, спутано, бессознательно, или, что ещё хуже, подсознательно поражено безрассудными страхами, основанными на незнании доминирующей культуры и узком понимании Ислама как религии, направленной против национально-культурной специфики. (3) Результаты – особенно в случае смешения с культурно хищной исламистской идеологией – больше походят на культурно нейтральную зону, чем на успешное создание местной Мусульманской идентичности.

Разработка прочной Мусульманской американской национально-культурной идентичности должна быть решительно предпринята как сознательная работа и один из жизненных приоритетов нашего сообщества. Это не та проблема, которая со временем решится сама собой, и она не может быть оставлена развиваться самостоятельно по умолчанию. Ислам не просто поощряет, но требует создания успешной местной исламской культуры в Америке и задаёт чёткие параметры для ее формирования и роста. Поскольку мы принимаем это обязательство, мы должны понять, что наш очевидный закон и долгая история в качестве мировой цивилизации не ставит барьеров в этом процессе, но предлагает огромные ресурсы и широту.

Что такое культура?

Является общим местом отождествлять «культуру» с утонченным вкусом и понимать «высокую культуру» как искусства и гуманитарные науки. В этом русле Мэтью Арнольд говорил о культуре как о «лучшем из того, что было узнано и сказано в мире» и об «истории человеческого духа». Однако культура как современный антропологический концепт и как понятие, рассматриваемое в этой статье, относится ко всему интегрированному образцу человеческого поведения и неизмеримо более широко, чем его наиболее высокие проявления (4). За исключением того, что в чистом виде инстинктивно и неосознанно, культура управляет всем в нас, и даже подавляет наши инстинктивные действия и природные склонности. Культура – это то, что делает нас настоящими людьми, отделяет людей от животных, которые часто демонстрируют заученное поведение, но при этом у них отсутствует свойственная нам (как людям) способность к созданию и адаптации новых культурных форм. Человечество было определено как “говорящие животные”, “политические животные”, “религиозные животные”, и т.д. Но речь, политика, религия, и все сущностные человеческие черты — фундаментальные компоненты культуры, и, независимо от того, кем мы можем быть, человечество, прежде всего, — “культурные животные”.

Культурные переплетения вместе – матрица того, что мы ценим и должны знать: верований, морали, ожиданий, навыков и знаний, – дают им функциональное выражение, интегрируя их в эффективные стандартные паттерны. Культура укоренена в мире экспрессии, языка и символов. Но она имеет отношение также к большинству обычных аспектов нашей деятельности — как одежда и приготовление пищи — и расширяется далеко за границы земного: в религию, духовность и самые глубокие измерения наших душ. Культура включает социальные основы, как производство еды и распределение товаров и услуг, способы, которыми мы управляем бизнесом, банковским делом и коммерцией; культивирование науки и техники; и все ветви исследований, знаний и мысли. Семейная жизнь и обычаи окружают рождение, брак и смерть, немедленно приходят на ум как очевидные культурные элементы, также как гендерные отношения, социальные привычки, навыки справляться с жизненными обстоятельствами, толерантность и кооперация или отсутствие их и даже социальные сверхструктуры, как политическая организация. Работающая демократия, например, является настолько же плодом определенных культурных ценностей и гражданских привычек, насколько продуктом конституций или административных органов.

В наших мечетях, школах и домах, многие ежедневные проблемы являются примерами культурного разногласия и беспорядка. Часто, они имеют мало общего с Исламом по сути, но полностью связаны со столкновением отношений и ожиданий старого мира — часто авторитарного и патриархального — с совсем другими человеческими сложностями, реалиями и потребностями нынешнего общества. Ключевой мерой для оценки культуры является её возможность передать универсальный смысл личности и общества и непротиворечивые, хорошо интегрированные паттерны поведения. Культура “успешна”, когда она передает действующую идентичность, производит социальную сплоченность, и дает своим членам знание и социальные навыки, которые делают их способными удовлетворять свои индивидуальные и социальные требования эффективно (5). Идентичность и социальная сплоченность — фундаментальные продукты культуры. Сообщество и самоопределение также лежат на чаше весов достижения “успешной” культуры.

В отсутствие интегрированной и динамичной Мусульманской американской культуры, говорить о нас как об образующих истинное самостоятельное сообщество — несмотря на наши огромные индивидуальные таланты и большую, растущую численность, — или способности когда-нибудь играть эффективную роль в гражданской жизни или политике — не намного больше, чем риторика или принятие желаемого за действительное.

Устанавливая границы себя и передавая сильный, универсальный смысл идентичности, прочная Мусульманская американская культура допускала бы динамичную связь внутри себя и с миром вокруг нас. Это также культивировало бы возможность справляться со сложными социальными реалиями и продуктивно согласовывать различные роли, которые жизнь в современном обществе требует играть, при поддержании универсального, достойного, и убеждённого понимания того, кто мы, и непротиворечивой приверженности ценностям, которые мы поддерживаем.

Люди могут раскаяться от нарушения правил, но не от повреждения душ. Создание здоровой Мусульманской американской души зависит от создания успешной, хорошо интегрированной культуры коренных народов. Хорошо интегрированная душа и единое самосознание делают подлинную исламскую религиозность, истинную духовность и моральное совершенство нормативной возможностью в Американском контексте.

Уважение других культур: высшая Сунна Пророка

Пророк Мухаммад (ﷺ) и его Сподвижники не были в состоянии войны с мировыми культурами и этносами, но разделяли честный, неконфликтный и в основном позитивный взгляд на обширные социальные дары других народов и мест. Пророк (ﷺ) и Сподвижники не смотрели на человеческую культуру в категориях чёрного и белого, не делали они и категорических разделений человеческих обществ на сферы абсолютного добра и абсолютного зла. Ислам никогда не позиционировал себя – ни среди арабов, ни среди не-арабов – как чужое, культурно-хищническое мировоззрение. Скорее Пророческое послание с самого начало было основано на различении того, что было хорошим, выгодным, и подлинно человеческим в других культурах, и того, что было однозначно вредно и что требовалось изменить. Пророческий закон не сжигал и не стирал отличительные черты народов, но стремился вместо этого оформлять, лелеять и подпитывать, создавая положительный исламский синтез.

Большая часть того, что стало Сунной Пророка (ﷺ) (Пророческой моделью, образцом) было создано из приемлемых до-Исламских арабских культурных норм, и принцип признания и распространения таких практик – среди арабов и не-арабов во всём их разнообразии – может быть обозначен как высшая, наиважнейшая Пророческая Сунна.

В этом русле видный факих раннего периода, Абу Юсуф, понимал распознавание хороших местных культурных норм — как подпадание их под разделы Сунны. Учёный XV века из Гранады Ибн аль-Маввак выражал сходные взгляды и подчёркивал, например, что целью «дресс-кода», введённого Пророком (ﷺ), не было посягательство на культурную целостность неарабских Мусульман, которые имели возможность разрабатывать или сохранять свои национальные костюмы в широких рамках Священного закона (Шариата) (6).

Коран приказывал Пророку Мухаммеду (ﷺ) придерживаться прочных обычаев людей и использовать их в качестве основной ссылки в законодательстве: “Будь снисходителен, вели творить добро и отвернись от невежд” (7). Ибн Аттийя, известный ранний андалузский факих и комментатор Корана, утверждал, что этот аят не только поддержал неприкосновенность местных культур, но и предоставил широкую обоснованность всему, к чему человеческое сердце относится как к прочному и выгодному, пока это четко не запрещается ниспосланным Законом (Шариатом). Для классических исламских факихов в целом характерно цитирование этого аята в качестве главного текста, доказывающего правомерность использования устоявшихся культурных норм; и было отмечено, что то, что люди обычно считают совместимым с их природой и средой, удовлетворяет важнейшие потребности и допустимые стремления.

История “сыновей Арфиды” — известная аравийская лингвистическая ссылка на эфиопов — приводит выразительный пример места культуры (в данном случае, конечно, Черной Африканской культуры) в Пророческом устроении. На ежегодном исламском празднике группа обращённых чёрных африканцев начала бить в кожаные барабаны и танцевать с копьями в мечети Пророка. Умар ибн аль-Хаттаб (да будет доволен им Аллах!), один из главных Сподвижников, почувствовал себя вынужденным вмешаться и остановить их, но Пророк (ﷺ) сам остановил Умара, приказав ему оставить их, сказав, что они были «сынами Арфиды», то есть, не из его людей. Пророк (ﷺ) пригласил свою жену Аишу (да будет доволен ей Аллах!) посмотреть танец, ввел ее в толпу и поднял на свою спину — так, чтобы она могла наблюдать за всем четко, и поскольку она нетерпеливо наклонялась вперед, ее щека прижималась к его. Пророк (ﷺ) сделал это, чтобы рассеять сомнения эфиопов о наставлении Умара и поощрить их танцевать хорошо и, в одном пересказе этой подлинной истории, заверил продолжить их игру на барабанах и танец, говоря: “Играйте в свои игры, сыновья Арфиды, пусть евреи и христиане знают, что в нашей религии есть широта” (8).

Вмешательство Пророка (ﷺ) с целью остановить Умара сделало ясным, что эфиопов не надо было судить по родным для Умара арабским стандартам или «переделывать» их в соответствии с этими стандартами. У “сыновей Арфиды” были свои собственные отличительные культурные вкусы и стандарты. Тот факт, что они приняли Ислам, не означал, что от них требовалось менять культуру или становиться подвластными арабским обычаям. Пророк (ﷺ) разрешил Мусульманам-арабам управление в их социальном выражении и распространил подобное право на не-арабов. Своей поддержкой «сыновей Арфиды» он установил важнейшую Сунну и юридический прецедент для уважения различных этнических и культурных традиций и признания эмоциональных потребностей, вкусов и культурных склонностей всех, кто был охвачен его учением (т.е. принял Ислам).

Пророк (ﷺ) культивировал открытость и объективность по отношению к другим – это также было частью его урока Умару – и такая открытость побуждала его Сподвижников видеть хорошее в других культурах даже тогда, когда, как в случае с византийскими христианами, они не просто были враждебны к возвышению Исламской власти на южном (для них) направлении, но представляли собой самого главного врага Ислама. Когда Амру ибн аль-Асу (да будет доволен им Аллах!)— Сподвижнику Пророка и победоносному командующему во время византийских войн — было передано предсказание Пророка о том, что аль-Рум (в частности Византийцы, но в этом контексте понимается как европейцы в целом) будут доминировать в конце времен, Амр ответил тому, кто сообщил ему эту информацию:

«Если ты передал это честно, знай, что у них есть четыре превосходных качества. Они — наиболее воздержанные из людей во времена разногласия. Они являются людьми, наиболее быстро восстанавливающимися после бедствия. Из всех людей именно они наиболее вероятно возобновят атаку после отступления. И они лучшие из людей по отношению к бедным, сиротам и слабым». После Амр добавил: «И у них есть пятое качество, которое вдвойне красиво и превосходно: Они являются лучшими из людей в сдерживании притеснения со стороны королей». (9)

Амр привлек внимание к тем чертам европейской культуры, которые он знал и расценивал как совместимые с идеалом Ислама и как желательные универсальные человеческие качества. Его ответ демонстрирует понимание того, что будущее выдающееся положение жителей Запада станет продуктом их исключительных культурных черт, которые его разум сразу начал находить после выслушивания предсказания Пророка (ﷺ). Четыре пришли на ум сразу, а пятое (“они — лучшие из людей в сдерживании притеснения со стороны королей”), появилось чуть позже, но было четко поставлено среди наиболее важного (оно рассматривалось как “красивое и превосходное”).

Культурный императив в классической Исламской юриспруденции

Мусульманское право не говорит о культуре по сути (т.е. как о понятии), так как это — современный поведенческий концепт. Вместо этого закон фокусировался на том, что мы можем назвать самыми существенными и важными компонентами культуры: обычай (аль-‘урф) и привычка (аль-‘адат), которые все правовые школы распознали как важные для надлежащего приложения закона, несмотря на то, что сильно отличались в определениях и степени их полномочий (10).

В исламской юриспруденции, урф и адат означают те аспекты местной культуры, которые обычно распознаются как хорошие, выгодные, или просто безопасные. Ни в какой школе уважение к культуре не означало общего принятия (11). Местная культура должна была быть оценена в категориях превосходящих норм Исламского права, которое означало отклонение отвратительных и неприемлемых практик, как например древний средиземноморский обычай “убийств чести” — теперь снова проявляющий себя в контексте современного культурного слома — или, еще одна крайность, — сексуального промискуитета (беспорядочности), распространенного в современной культуре.

Один из пяти универсальных принципов мусульманского права гласит: “Культурные практики должны иметь вес закона” (12). Отклонять обычаи и привычки было не только контрпродуктивно, но это принесло бы чрезмерные трудности и неоправданный вред людям. Ещё один принцип Исламской юриспруденции подчеркнул этот факт и сообщил: «Культурная привычка – это вторая натура», что подразумевало большую трудность для людей идти вразрез с их установившимися обычаями, — как сложно для них игнорировать инстинктивную природу. Следовательно, мудрое приложение закона требует широкого принятия местных норм, которые должны быть изменены или отменены только при необходимости. Внимательность к локальным нормам подразумевает встречу людей на полпути и приводит к широкому культурному подобию. В этом отношении исламская юриспруденция различала подвластную имитацию других (ташаббух), которая отражает проблематичное содержание собственной идентичности, и обычно расценивалась как запрещенная или предосудительная, и простые факты исходящего подобия (мушабаха), которое требовалось, рекомендовалось, или просто было нейтральным, в зависимости от случая (13).

Абдуль-Ваххаб аль-Багдади, известный судья и правовой авторитет XI века, говорил: “Отрицание культурных привычек не имеет смысла вообще. Следовать за твёрдым обычаем — обязательство”. Аль-Сарахси, видный факих той же эпохи, подчеркнул: “Чтобы ни было утверждено достоверным обычаем, точно также утверждается достоверным юридическим доказательством”, — это означает, что мусульманское право имплицитно подтверждает все положительные аспекты местной культуры. Известный юрист XIV века из Гранады аль-Шатыби – бесспорно, один из величайших умов в истории исламской юридической мысли – предостерегал, что «юридическая некомпетентность не могла наложить на людей трудностей больших, чем требование аннулирования устойчивых местных обычаев и сложившихся привычек». В противоположность этому, он настаивал, что искусство вынесения судебных решений в гармонии с позитивными аспектами местной культуры выполняет фундаментальную исламскую цель укрепления общего благосостояния общества. В том же духе, более поздний юридический авторитет аль-Тусули утверждал: “Позволять людям следовать своим обычаями, привычкам, и общим жизненным устремлениям — обязательно. Осуществлять управление вразрез с этим — грубое отклонение и тирания”.

Времена меняются, и жизнеспособные культуры адаптируются. Это был предмет консенсуса среди исламских юридических мыслителей, — что законные решения ранних времен должны подвергаться постоянному анализу, чтобы обеспечить их пребывание в соответствии со временем. Стандартный юридический афоризм гласил: “Никто не должен отрицать изменение решений с изменением времен”. К тому же, исламский юридический консенсус отверг механическое приложение закона посредством бездумного повторения стандартных текстов. Выдающийся сирийский ученый факих XIX века Ибн Абидин предупреждал, что любой факих, который принял бы неизменными стандартные юридические решения своей школы, безотносительно к изменяющимся временам и обстоятельствам, непременно бы стёр фундаментальные права и обширную пользу, принеся вред, намного превышающий любую пользу, которую он мог бы, возможно, достигнуть. Ибн Абидин утверждал даже более, что такая слепота принесла бы ни что иное, как притеснение и огромную несправедливость.

Аль-Карафи, известный факих XIII века, сказал так же:

«Люди, выносящие правовые решения путём слепого следования книжным текстам, не принимая во внимание культурных особенностей людей вокруг них, совершают грубую ошибку. Они действуют в противоречии с установившимся юридическим консенсусом (иджмой) и виновны в несправедливости и неповиновении перед Богом, не имея никакого оправдания, несмотря на их незнание; поскольку они брали себя искусство издания юридических решений, не будучи достойными для этой практики…. Их слепая приверженность тому, что написано в юридических текстах — это дезориентация в Исламской религии и абсолютное незнание конечных целей за пределами постановлений более ранних ученых и великих личностей прошлого, на подражание которым они претендуют».

Эти слова были хорошо услышаны Ибн Кайимом, великим факихом следующего века, который рекомендовал аль-Карафи, говоря:

«Это — чистое понимание закона. Кто бы ни выносил правовые решения для людей только на основе того, что передано в текстах, несмотря на различия в обычаях, привычках, временах, местах, условиях и особых обстоятельствах различных ситуаций, потерялся сам и вводит других в заблуждение. Его преступление против религии больше, чем преступление врача, который дает людям медицинские предписания, без внимания к различиям их стран, норм, времени, в котором они живут, к их физической природе, но просто в соответствии с тем, что он находит написанным в какой-то медицинской книге о людях с подобной анатомией. Он — невежественный врач, но невежественный юрист намного более вреден» (14).

Размышляя над Исламской культурной историей

Единство в культурном разнообразии было признаком традиционных Исламских обществ. Ибн Батута, известный марокканский путешественник по миру XIV века, пересек в два раза больше территорий, чем Марко Поло, его старший европейский современник, который в своей знаменитой экспедиции оказался в абсолютно ином мире на расстоянии всего нескольких дней пути от родной Венеции. Ибн Батута, в отличие от этого, едва ли когда-либо оказывался вне исламской культурной зоны, знакомой ему. Даже когда путешествия заводили его так далеко, как в сердце Китая, на острова Индийского океана, и в Черную Африку, он обычно чувствовал себя как дома. Несмотря на отличительный местный колорит, Мусульманские общества, которые он наблюдал, отражали традиционный Исламский культурный инстинкт к сбалансированию регионального разнообразия в рамках важнейшей платформы раскрытого трансцендентального единства Закона (Шариата).

В материальном плане Исламская архитектура иллюстрирует тот же дух единства в разнообразии. Мечеть Пророка (ﷺ) была скромна и проста, без купола и минарета — оба представляют собой более поздние региональные приросты — но она обеспечила сообщение духу базовых идей и основных целей, так изящно выраженных в мечетях более поздней исламской цивилизации. Во всех регионах великие мечети Ислама переводили функциональность в красоту способом, подходящим для их окружающей среды и культурного контекста. Они дали полноту камню, древесине и другим материалам, позаимствовав основные мотивы у местных традиций и преобразовав их в проявления светлых и легко распознаваемых границ сакрального пространства. Андалузские и североафриканские мечети изящно объединили элементы родных римских базилик с элементами визиготики, таких как подковообразная арка. Османы приняли высокие куполообразные структуры и основные издержки греческих церквей вместе с подобными тонкому карандашу или обелиску минаретами, основанными на местных Анатолийских темах. В Китае мечеть блестяще включила в себя древнюю китайскую символику священного, в то время как мечети Восточной и Западной Африки получили отчетливо африканский дух в местных материалах. В том же ключе, такая мечеть, как Тадж-Махал безупречно совместила индийские и персидские элементы, чтобы стать одним из самых успешных культурных памятников мусульманской Индии, так эффектно выразившим субконтинентальный этос, что для всего мира эта мечеть стала символом Индии.

Древняя исламская культура этнических китайских мусульман (хуэйцзы) особенно поучительна для нас в Америке сегодня, так как она процветала в границах состоявшейся блестящей немусульманская цивилизации. Китайская Мусульманская культура усилила хуэйцзы в психологическом отношении, позволив им поддерживать своё единое содержание, взять на себя интерпретирующий контроль своей веры, и осуществить подлинное исламское самоопределение, которое изначально было подлинно Мусульманским, но открытым для китайского этоса вокруг них. Китайская Мусульманская культура не развивалась по воле случая, но включала в свой список целый ряд наиболее творческих китайских Мусульманских умов. Она полностью приняла во внимание богатые традиции Древнего Китая, определив Мусульман и ясно формулируя Ислам способом, понятным и уважаемым окружающими.

Китайская цивилизация развивала каллиграфию, и китайские Мусульмане заботились о сохранении этого наследия, разрабатывая собственные, нарисованные кистью и записанные тростником арабские каллиграфические стили, часто используя китайский язык на той же надписи, чтобы перевести смысл с арабского. При входе в китайскую мечеть, например, каждый может встретиться с заметной надписью с идеограммами kai tian gu jiao (исконная религия с начала в мире). Вместо того, чтобы называть свою веру yisilan jiao (религия Ислама) — конструкция, звучащая по-иностранному и чрезвычайно бессмысленно для китайских ушей — в китайской Мусульманской культуре было решено назвать Ислам словосочетанием и понятным, и интригующим для другого китайца: qing zhen jiao (религия чистого и реального). Эти слова подразумевали, что Ислам не был чужд наследию их народа, но принадлежал самому идеалу Древнего Китая, представляя лучшую из его религиозных и философских традиций. Qing (Чистый) подразумевает, что ислам был ясен и чист, направлен на исходящую чистоту и очищение внутри, самодисциплину и удаление эгоистичных заблуждений и желаний. Zhen (Реальный) утверждает, что Исламское учение воплотило вечную, неизменную истину — бесконечное универсальное, которое занимало китайскую традицию на протяжении тысячелетия — и это Мусульмане культивируют естественную личность и стремятся жить согласно такому пути истины, который является искренним и подлинным.

В отличие от Китая, Мусульмане восточноафриканского побережья не обладали древней цивилизацией с утвердившейся литературной традицией, но столкнулись с племенами и народами, связанный узами брака с красотой их собственного языка банту, который восточноафриканские Мусульмане приняли как собственный и переработали в мощный культурный механизм для Ислама, создав язык суахили (al-sawahilliyya: язык прибрежных зон). За века говорящие на суахили Мусульмане произвели на свет пространную и ошеломляющую литературу, занявшую почетное место одной из самых богатых в мире, которая по сей день полностью не каталогизирована.

Как и другие, говорящие на суахили Мусульмане гордились классическим арабским языком, всецело культивируя его и отдавая ему заслуженное выдающееся положение, особенно в преподавании и декламации Корана. Но они обширно использовали суахили для всех религиозных знаний и других культурных целей, создавая повсюду на прибрежной территории интеллигенцию суахили, которая привлекла внимание Ибн Батуты во время его приезда. Быть мусульманином в Восточной Африке означало осваивать язык суахили, брать мусульманскую культуру суахили и входить в общность суахили (Uswahili). Владение суахили — особенно на литературном уровне — стало центральным фактором для полной социальной интеграции и квинтэссенцией того, чтобы быть цивилизованным. Мусульмане из-за границы, которые не освоили Суахили — как Ибн Батута — приветствовались как чтимые гости, но не были wenye ji (из своих), несмотря на то, что они могли быстро преодолеть это различие через мастерство в языке банту. Общность суахили интегрировала определенные режимы поведения в местную Мусульманскую идентичность, особенно личное достоинство, выраженное в вежливости и достойном поведении. Общность суахили поддерживала такие качества, как терпение, доброта и понимание. Нетерпение, быстрая раздражительность и жадность — свойства, которые Мусульмане суахили однозначно ассоциировали с португальскими моряками во время их первого колонизаторского вторжения в 16 веке — определялись как незрелость, нецивилизованнность, в целом то, что не присуще суахили; эти качества терпимы в детях, но абсолютно одиозны во взрослых.

Интеллигентное использование местного языка было аспектом Мусульманской культуры везде, где она процветала. Каждый неоднократно находит образец в Западной Африке, где Исламская культура, на ее ранних стадиях, сформировалась вокруг гибких культурных институтов и основывалась на аграрно-корпоративном объединении Мандинго (Mande-Dyula) — торговой деревне. Как Мусульмане суахили, Мусульмане Западной Африки культивировали классический арабский язык, но уверенно привлекали и богатое разнообразие региональных языков, как мандинго, фулани и хауса, преобразовывая их в мощные социокультурные носители.

Говорящие на хауса Мусульмане культивировали свой язык на всех уровнях — от фольклора и популярной песни до изящной поэзии и усовершенствованного академического языка. Наши местные рассказы о Братце Кролике и Братце Лисе, удивительно пережив трансатлантический поток работорговли, постоянно выслушиваются как вездесущие истории о животных из африканского фольклора. Эти народные рассказы — древние, порой относятся к Неолитическому периоду, за тысячи лет до Христа (мир ему!). Следовательно, они содержат мифы о творении и космологию, пропитанную с анимистическим смыслами и верованиями. Вместо того, чтобы отрицать эти рассказы, Мусульмане пересказывали их, приняв Ауту («ребенок семьи»), главноего героя, который, как Король Лев, обычно является объектом зависти, но, в конечном счете, побеждает своих врагов, основываясь на достоинстве, совершенстве, благословении и удаче. Они преобразовали этого «ребенка семьи» в Исламского культурного героя, который стал образцом для подражания, представляя Исламские нормы, и помогал конструированию местного видения западноафриканской Мусульманской культуры. Популярные истории и простые дидактические стихи, как Песня Старых Красных Железных Ног, ярко изображали теологические факты Воскресения, Суда, Ада и Рая. Говорящие на хауса использовали другие поэтические жанры, чтобы восхвалять Пророка Мухаммеда (ﷺ). Ясные идиомы хауса использовались для специальных правовых документов, которые изучались в дополнение к стандартным арабским текстам и содержали ответы на фундаментальные западноафриканские культурные вопросы, которые не рассматривались на арабском языке, в то время как усовершенствованный хауса был разработан, чтобы ясно сформулировать концепты Исламского богословия и мистицизма.

Предвидение жизнеспособной Мусульманской американской культуры

Как на побережье Африки и в других местах в традиционном Мусульманском мире, Ислам в Америке должен стать wenye ji, чем-то относящимся к «своим». Он должно быть местным — не в смысле потери идентичности через тотальную ассимиляцию или становлением монопольного свойства коренных жителей — а именно в первоначальном смысле слова, то есть, становления естественным, предполагаемым и рождённым изнутри. Независимо от места рождения, американцы-Мусульмане становятся местными, как только они действительно начинают принадлежать этому сообществу. Ислам в Америке становится местным, формируя интегрированную национально-культурную идентичность, которая ощущает себя комфортно и естественно функционирует в окружающем мире.

Создание успешной местной Мусульманской культуры нельзя пустить на самотёк, оставить формироваться подсознательно или без направления. Процесс требует глубокого знания Ислама, истории, гуманитарных и общественных наук и должен основываться на знании того, как формируются жизнеспособные культурные традиции. Он должен включить самых одаренных и находчивых мужчин и женщин в наше сообщество и высвободить наше Исламское культурное воображение.

Построение прочной Мусульманской американской культуры требует принятия во внимание того, что уже установлено, особенно успешных инициатив сообщества. Многообещающие направления должны быть выявлены, а ошибки исправлены. Управление субкультурой мечети является самой сложной задачей, так как она уже стала второй натурой для красноречивого меньшинства, и его уже трудно переориентировать, несмотря на то, что эта культура отчуждает существенную часть сообщества.

Мы должны быть производителями культуры, а не пассивными потребителями её. Успешная Мусульманская американская культура должна обеспечить психологическое пространство для всех составляющих нашего весьма неоднородного сообщества, изначально беря космополитический настрой, — как хвост «общенационального» павлина, отражающий наше богатое внутреннее разнообразие. Один размер не подходит всем. Говоря культурологическим языком, что является правильным для пригорода, может не быть правильным для центральной части города. Что подходит афроамериканской или азиатско-американской идентичности, может не всегда подходить другим. Но чтобы охватить все и воспитать истинное чувство непрерывности и сообщества среди нас, наша культура должна обращаться к высшим и универсальным ценностям Ислама при построении широкой национальной матрицы, которая подгоняет все вроде главного ключа, несмотря на этнические, классовые и социальные условия. Этот всеобъемлющий культурный шаблон должен выделить широкое пространство подгрупп для каждого человека, чтобы способствовать его собственному видению себя и уникальному культурному выражению. Это должно упростить динамическое внутреннее разнообразие, при развитии взаимопонимания среди групп, межкультурной коммуникации и межрелигиозной коммуникации с более широким американским обществом. В поиске плодородных ресурсов американского культурного наследия мы должны обратить особое внимание на богатое и часто заброшенное наследие коренных американцев и латиноамериканцев, а также англо-и афро-американцев.

Успешная Мусульманская американская культура дала бы мечети, которые — как те, из традиционного Исламского мира — выражают абсолютно универсальную идею мечети в гармонии с Исламскими трансцендентными нормами, создавая американское сакральное пространство в гармонии с местным идеалом и нормативным эстетическим смыслом. Мы должны создать специальные клиники и больницы в лучшей традиции медицинских достижений Исламской цивилизации, а также другие учреждения, которые удовлетворят наши общие потребности и обратятся к американскому обществу через необходимые социальные и гражданские службы. Наставления, рекомендации центральны для Исламской традиции, и мы должны стать активными участниками поиска решений проблем наркомании, психологических расстройств насилия в семье, и подобных местных проблем современного общества. Мы должны разработать сложную культуру прямого политического участия, особенно на уровне широких масс и работе в верхах. Наши растущие учебные заведения должны способствовать достоверному культурному выражению, будучи разработанным с целью удовлетворить все наши образовательные потребности. Мы должны выходить за рамки нашего часто близорукого фокусирования на профессиональной карьере — обычно научной и медицинской — чтобы гарантировать появление подлинных Исламских ученых и квалифицированных религиозных лидеров.

Исламская юридическая традиция не должна рассматриваться как программа всеобъемлющих запретов и ограничений, но должна стать релевантной ежедневным императивам нашей жизни, чтобы содействовать положительной идентичности и динамичной интеграции в американское общество. Мы не можем остаться правдивы по отношению к священному закону, если мы неспособны увидеть лес за деревьями. При культивировании серьёзного знания арабского языка, мы — как другие неарабские Мусульманские культуры до нас — должны использовать наш местный, английский язык, и сделать его основным устраивающим механизмом нашей культуры. Мы должны продолжать создавать юмор и различные литературные и музыкальные формы, а также и выращивать кинематограф — особенно историческое кино — театр, и другие искусства, включая интерьерный и ландшафтный дизайн. Американцы-Мусульмане уже сделали себе имя на спортивных состязаниях и должны продолжать показывать превосходные образцы для подражания нам самим и окружающим. Вся широта нашей религии, истории и интеллектуальной традиции должна быть сделана доступной в квалифицированных английских переводах с комментариями, и тщательно изучена вторичными исследованиями. Мусульмане уже способствуют американской академической жизни, которая должна продолжаться на всех направлениях, но особенно в Исламских исследованиях, антропологии, социологии, психологии, гуманитарных науках и других дисциплинах, которые обеспечивают средства для творческой разработки культуры коренных народов.

Развитие культуры должно быть намеренным и превентивным, фокусироваться на четких и достижимых целях с конкретным видением того, как их реализовать. Мы сталкиваемся с настоящим наводнением языка, символов, идей и технологий, ни одна из которых не нейтральна. Мы должны определить, где мы находимся относительно них, и найти надлежащие интеллектуальные и поведенческие ответы, если хотим быть победителями, а не жертвами. Помимо создания большего количества мечетей и учреждений, основным объектом нашего внимания должно быть конструирование целостной личности, благополучной и уверенной в себе, культурной и по-Исламски грамотной, способной не только к тому, чтобы быть производительным гражданином и участником общества, но лидером культурного авангарда в Америке. Культура — интегрированное поведение, и жизнеспособная Мусульманская американская культура должна создать полностью интегрированные паттерны мысли и поведения, которые позволяют появиться целостной культурной персоне, способной к свободному согласованию современности и традиции и более эффективной ориентации среди сложностей сегодняшнего общества. Успешная культура “вступается” за ее участников, передавая социальные навыки и серьёзную возможность отвечать на новые ситуации (человек, воспитанный в культуре, ценящей великодушие, например, знает, как принять гостей, даже если они приходят в середине ночи). Позволяя нам находиться вне ежедневных проблем и вопросов идентичности, успешная Мусульманская американская культура генерировала широкое психологическое пространство, освобождая нас для фокусирования на самых важных проблемах существования и цивилизованного развития.

Культура позволяет нам пребывать в комфорте с пониманием того, «где», и «кто» мы. Американцы-Мусульмане, которым комфортно быть собой, сделали первый существенный шаг в становлении образцами для их детей и для всех других, и излучают чувство ориентации и доверия. Идентичность, которая укоренена в глубоком культурном противоречии, легко впадает в состояния полного замешательства и сомнения. Истинная религиозность и глубокая духовность требуют внутренней непротиворечивости и устойчивости, которые являются возможными только в условиях прочных культурных связей. Когда взрослые сами пребывают в смущении и ведут противоречивый образ жизни — одна личность на работе, другая личность дома — у них есть мало ценностей для передачи детям, которые, вероятно, будут в еще большем смущении по поводу того, кто они, и это рискованное положение дел в сегодняшней молодежной культуре.

Помимо формирования идентичности успешная Мусульманская американская культура служила бы основанием социального развития и общего самоопределения. Но это требует не только взятия на себя интерпретирующего управления в нашей религии, самостоятельно — нашим сообществом, но и разработки здоровой социальной психологии, которая обеспечивает авторитет без авторитаризма, непрерывность и традиции без слепого следования. Успешная Мусульманская американская социальная психология должна быть в центре нашей культуры, как находится она в ядре самых успешных социальных классов вокруг нас. Наша социальная психология должна допускать полноценное и динамическое участие обоих полов на равных условиях. Она должна быть по-настоящему прозрачной, честно выявляющей проблемы, облегчающей обсуждение и ищущей реальные решения на основе взаимоуважения, сотрудничества и коллективных взглядов, здоровым образом базируясь в прошлом с интеллектуальным видением будущего.

Заключение

Многие в нашем сообществе сегодня смотрят на культуру искоса, но только те, кто обладает самым неопределенным понятием того, что есть культура фактически, и какова её фундаментальная роль, которую она играет в жизни человека. Для них “культура” — нагруженное слово, что-то опасное, по сути, проблематичное, и “не-Исламское” (снискавший глубокое расположение исламистский неологизм). Культура для них является токсичным загрязнителем, который должен обязательно быть вычищен, поскольку Ислам и культура в их умах представляют собой взаимные исключения. Некоторые глупо или антиисторично расценивают Исламскую культуру — наследие, как Тадж-Махал, например — ставшей главной причиной Мусульманского снижения и падения в истории. Их мышление отражает общую болезнь современного периода и слом традиционных Мусульманских культур, оставляя хроническое экзистенциальное отчуждение и культурную дисфункцию после себя. Такая культурная фобия несостоятельна в свете классической Исламской юриспруденции, и противоположна более чем тысячелетию успешных местных Исламских культур и глобальной цивилизации.

Мы должны настоять на традиционной мудрости мусульманского права и вскрыть противоречия антикультурной паранойи среди нас. Но, если контр-культурная религиозная идентичность, подсознательно формирующаяся вокруг многих наших мечетей, школ, домов и студенческих городков не будет подчинена контролю и перенаправлена, это непременно подвергнет опасности рост Ислама в Америке.

Что касается погруженных в эту антикультурную парадигму, объяснение культурно дружественной юриспруденции Ислама и разговор о создании Мусульманской американской культуры часто пробуждает глубокое неприятие, подсознательные страхи и непримиримые предчувствия.

Уверение, что Исламский закон создаёт параметры для местного культурного роста, редко смягчает их предчувствия, потому что они коренятся не в рациональности, но нижнем слое подсознания, которое было обучено — часто начиная с детства — в дефектных идеях и лжи об универсальности чужой идеологии. Создание прочной Мусульманской американской идентичности — трудное и рискованное обязательство, и оно требует персональной целостности, а также знаний и понимания. Но не может быть безопасным отступление от задачи, и опасность отказа опустошительно велика.

Отказ способствовать успешной Мусульманской американской культуре не только угрожал бы нашему продолжительному существованию, но составил бы непростительное предательство Божественного доверия и уникальной исторической возможности сделать Ислам работающим в Америке. Наш священный закон требует, чтобы мы выполнили задачу. Работа перед нами — вопрос истинного иджтихада, морального обязательства и динамичного творчества. В духе великих юристов прошлого, любой отказ с нашей стороны составил бы “несправедливость и неповиновение перед Богом”, кроме того, в нашем случае мы фиксируем, что “грубая ошибка” принадлежит не изолированной юридической власти и нескольким отдельным эпизодам, но приведёт к крушению всего сообщества.

Известная пословица Мандинго гласит: “Мир стар, но будущее возникает из прошлого”. Мы должны породить Мусульманскую американскую культуру, и это даст нам свободу быть собой. И чтобы быть собой, мы должны иметь надлежащий смысл преемственности с тем, что было, и, вероятно, будет. Только в контексте жизнеспособного культурного присутствия мы можем надеяться на яркое Мусульманское американское будущее, устремляющееся вперёд, отталкиваясь от богатства нашего прошлого.

Примечания:

1. Понятие “исламистский” не должно быть перепутано с “исламским” или “экстремистским”. Я использую его применительно к различным сверхполитизированным «возрожденческим» движениям двадцатого века с эссенциалистскими интерпретациями ислама, обычно защищающими определенные состояния и частные случаи как норму Ислама или фактически единственное его правильное восприятие. Исламисты склоняются к буквализму, но выборочно находят тексты, за которыми они следуют, часто нарушая известные интерпретации в академической традиции Ислама. Так же культурно-хищнически, как они часто расценивают традиционную Исламскую и современную гуманистическую культуру, их общее отношение к культуре влечет за собой принципиальное рассмотрение современной технологии как “культурно” нейтральной, безотносительно ее социологических основ, особенно применения навыков, посылов и ожиданий, требуемых для её производства.

2. Разработка “субкультур” в широкой культурной матрице естественно, и доминирующие культуры часто производят жизнеспособные субкультуры. Для некоторых людей и определенных групп, здоровая культурная идентичность возможна только посредством принадлежности или присоединения к соответствующей субкультуре или группе субкультур внутри мэйнстрима. В свете большой неоднородности нашего сообщества, общая картина функциональной Мусульманской американской культуры требует точной координации между всеобъемлющей культурной матрицей и множеством интегральных субкультурных моделей.

3. “Контркультура”, вероятно, напомнит американскую контркультуру 1960-х. “Контркультура”, которую я имею в виду, однако, больше походит на “контркультуру” средневекового иберийских идальго (буквально, “сын чего-то”) — низшего кастильского дворянства — которое играло важную роль не только в гонениях и геноциде евреев и Мусульман Иберии и коренных американцев Нового Мира, но и в разработке Западного расизма и национализма. Идентичность идальго базировалась на отрицании Другого, особенно еврейского и Мусульманского Другого, в Мусульманской Испании и Португалии. Класс идальго определял себя не столько в категориях того, чем он был, сколько того, чем он не был. Идальго были благородны, потому что не были ни евреями, ни Мусульманами, и избегали мест и занятий, связанных с ними. Американская контркультура 1960-х была позитивна в том, что утверждала человечность Другого, например, чернокожих, коренных американцев и вьетнамцев. «Контркультура» идальго, напротив, была культурно хищной и потенциально направленной на геноцид.

4. Нет никакого универсального соглашения среди антропологов относительно понимания культуры. Учитывая происхождение «культуры» в контексте Западного колониализма, у термина была изменчивая история и часто сомнительная связь с проблемами господства и неравенства, культурного доминирования, расы и расизма. Традиционно, антропология шла рука об руку с колониальным расширением за счет местных народов, которое часто упрощалось исследованием их культур, и это было фундаментальным интересом проблемного поля в 1960-х и 1970-х. Сегодня ведущие антропологи осторожны с вызовом культуры в вопросах, связанных с господством, неравенством, и т.д.

5. Культура, по сути, может быть чем угодно и не имеет никакого определенного содержания. Культура должна оцениваться в её собственных категориях, и является успешной с точки зрения того, чего она хочет достигнуть. Если, например, наша цель как Мусульман в Америке состоит в том, чтобы функционировать эффективно и с единым самосознанием в американском обществе, то успех нашей культуры будет измерен с точки зрения того, насколько хорошо мы добиваемся данной цели.

6. Я обязан своим бывшим коллегам и учителям Шейху Абдулле бен Байя и Доктору Хальдуну аль-Ахдабу; большинство классических ссылок взято у моего друга, коллеги и бывшего студента, Доктора Адиля Абдуль-Кадыра Кута, Аль-Урф, 2 издание, (Мекка: аль-Мактаба аль-Маккийя, 1997). Большинство последующих цитат расположены в их основных источниках, соотносясь со следующими ссылками в Quta: 1:58-77, 129, 138-141, 180-181, 208-211. Я также хотел бы выразить свое признание и глубокую благодарность за лучшие идеи и выражения в этой статье докторам Шерману Джексону, Тимоти Винтеру, Ингрид Мэттсон, Сулейману Найангу и другим.

7. Коран, 7:199. Мухаммад Асад перевел строки так: “Принимай во внимание человеческую природу, предписывай делать то, что правильно; и оставь всех тех, кто решает остаться невежественными”.

8. История упоминается в сборниках Бухари и Муслима, наиболее авторитетных источниках хадисов Пророка; заключительные ссылки взяты из Муснада аль-Хумайди.

9. Передано Муслимом.

10. Ханафитская и Маликитская школы дали культуре наибольшую власть, и большинство цитат в этой статье взято от ученых этих школ. В школе Малика полномочия культурных норм могут быть привлечены, чтобы уточнить или ограничить приложение общих юридических предписаний на основе законного предпочтения (истихсан). Так, в Восточных Исламских землях в течение классического периода появление мужчины на публике с открытой головой указывало на отсутствие честности, и его свидетельские показания обычно отклонялись в суде. Культурная норма на Мусульманском Западе (Андалусия), однако, предусматривала появление мужчин на публике в основном без головного убора. Ввиду этого обычая, маликитский закон на Иберийском Полуострове не расценивал раскрытие головы на публике как посягательство на честность.

11. Слепое принятие культурных норм не только противоречит Исламской юриспруденции, но и противоположно культурному созиданию, в котором мы должны участвовать. И в Мусульманском праве, и в современной антропологии, принятие новых культурных моделей не может быть осуществлено без критического анализа их на основе того, как мы понимаем культуру, и каковы цели, которых мы намереваемся достигнуть через нее.

12. Эти пять принципов (аль-каваид аль-куллият аль-хамс) были вопросами консенсуса среди всех школ:

• “Дела должны быть оценены по их целям” (аль-умур би-макасидиха).

• “Уверенность не должна быть аннулирована сомнением” (аль-якын ля йязуль би-ль-шакк), что часто вызывает ссылки на другие Исламские принципы, например, что вещи считаются дозволенными, пока окончательно не доказано обратное, невиновность принимается до полного доказательства вины и т.д.

• “Трудность должна принести облегчение” (аль-машакка таджлиб аль-тайсир), что значит, что закон не должен требовать чего-либо, что люди неспособны выполнить без неуместных сложностей.

• “Вред должен быть удален” (аль-дарар юзаль), который лишает законной силы постановления, приносящие вред, даже если они технически допустимы.

• “Культурный обычай должен иметь вес закона” (аль-ада мухаккама). Принцип также читается как альада мухкама, “культурный обычай категоричен”, подразумевая, что у обычного обычая есть полномочия, подобные фундаментальным текстовым предписаниям закона.

13. Запреты относительно того, чтобы быть отличными от евреев и христиан подпадают под эту категорию и имели определенный исторический контекст. Уже приводилась ссылка на мнение Ибн аль-Маввака. Как предполагаемое доказательство того, что бесполезно для Мусульман пытаться сблизиться с евреями и христианами, сегодня можно часто слышать Мусульман, цитирующих аят: “Евреи и христиане никогда не будут довольны тобой, [O Пророк], пока ты не будешь следовать за их религиозной общиной” (Коран 2:120). Аят адресован лично Пророку в формирующий период Откровения, и ссылается на чувства аравийских еврейских и христианских сообществ к нему и на их требования, чтобы он следовал за ними, а не утверждал новое всеобщее устроение. Обобщение в аяте, исключающее любые положительные отношения между приверженцами авраамическими религий во всех возможных контекстах, ошибочно и также противоречит гармоничным отношениям, которые часто существовали в Исламской цивилизации между тремя религиозными общинами.

14. Обе цитаты от Адиль Кута, Аль-Урф, 1:64-65.